Прикладное раздолбайство

много чего

Хорошие книги))

Everything and Nothing.

Сам по себе он был Никто; за лицом (не схожим с другими даже на
скверных портретах эпохи) и несчетными, призрачными, бессвязными словами
крылся лишь холод, сон, снящийся никому.
Сначала ему казалось, будто все другие люди такие же, но замешательство
приятеля, с которым он попробовал заговорить о своей пустоте, убедило его в
ошибке и раз навсегда заставило уяснить себе, что нельзя отличаться от
прочих. Он думал найти исцеление в книгах, для чего - по свидетельству
современника - слегка подучился латыни и еще меньше - греческому; поздней он
решил, что достигнет цели, исполнив простейший обряд человеческого
общежития, и в долгий июньский день принял посвящение в объятиях Анны
Хэтуэй.
Двадцати с чем-то лет он прибыл в Лондон. Помимо воли он уже наловчился
представлять из себя кого-то, дабы не выдать, что он - Никто; в Лондоне ему
встретилось ремесло, для которого он был создан, ремесло актера, выходящего
на подмостки изображать другого перед собранием людей, готовых изображать,
словно они и впрямь считают его другим. Труд гистриона принес ему ни с чем
не сравнимую радость, может быть первую в жизни; но звучал последний стих,
убирали со сцены последний труп - и его снова переполнял отвратительный вкус
нереальности. Он переставал быть Феррексом или Тамерланом и опять делался
никем.
От скуки он взялся выдумывать других героев и другие страшные истории.
И вот, пока его тело исполняло в кабаках и борделях Лондона то, что положено
телу, обитавшая в нем душа была Цезарем, глухим к предостережениям авгуров,
Джульеттой, проклинающей жаворонка в нем душа и Макбетом, беседующим на
пустыре с ведьмами. Никто на свете не бывал столькими людьми, как этот
человек, сумевший, подобно египетскому Протею, исчерпать все образы
реальности. Порой, в закоулках того или иного сюжета, он оставлял роковое
признание, уверенный, что его не обнаружат; так, Ричард проговаривается, что
он актер, играющий множество ролей, Яго роняет странные слова "я - это не
я". Глубинное тождество жизни, сна и представления вдохновило его на тирады,
позднее ставшие знаменитыми.
Двадцать лет он провел, управляя своими сновидениями, но однажды утром
почувствовал отвращение и ужас быть всеми этими королями, погибающими от
мечей, и несчастными влюбленными, которые встречаются, расстаются и умирают
с благозвучными репликами. В тот же день он продал театр, а через неделю был
в родном городке, где снова нашел реку и деревья своего детства и
уже не сравнивал их с теми, другими, в украшеньях мифологических
намеков и латинских имен, которые славила его муза. Но здесь тоже
требовалось кем-то быть, и он стал Удалившимся От Дел Предпринимателем,
имеющим некоторое состояние и занятым теперь лишь ссудами, тяжбами и
скромными процентами с оборота. В этом амплуа он продиктовал известное нам
сухое завещание, из которого обдуманно вытравлены всякие следы пафоса и
литературности. Лондонские друзья изредка навещали его уединение, и перед
ними он играл прежнюю роль поэта.
История добавляет, что накануне или после смерти он предстал перед
Господом и обратился к нему со словами: - Я, бывший всуе столькими людьми,
хочу стать одним - Собой.
И глаз Творца ответил ему из бури: - Я тоже не я: я выдумал этот мир,
как ты свои созданья, Шекспир мой, и один из признаков моего сна - ты,
подобный мне, который суть Все и Ничего.