Музыкант

РИМСКИЙ-КОРЖИКОВ

Римский композитор Коржиков увидел Мендельсон в летнюю ночь на лысой горе, будто проснулся он утром, протёр Глазунова, почесал Бородина, наскоро поБриттен, уМоцарт, напялил шТанеева, сел в Крейслер-качалку и начал завтракать. Съел он яичницу Глазунова, порцию Алябьева со Сметаной, Гречанинова с Мясковским и Хачапуряном и запил всё Чайковским с Бизе и Тартини, потому что при мысли Прокофь-его выворачивало.
Затем он решил – “а Шос-такович, собственно?” – и выпил бокал Венявского, после чего у него начался Ребиков в глазах, и он стал прыгать по комнате, как Козловский по Аренскому, а также Бузони, нещадно посылая всех на Кюи. Угомонившись, он вдруг почувствовал в животе Паганини, Пуччини и Перголези, стал терзаться: “На кой Лядов?!” – и спешно натянул Шуберта, шитого белыми Шнитками, Шаляпина и через оконное Рамо вылез на Дворжака, поскольку ключ в дВерди заКлибернило.
Ойстрах охватил его! На улице дул сильный Вебер и волосы его Растрепович. И пошёл он по Россини, по роще Березовского, ударяясь Бортнянским обо что ни попадя, но в мозгу вертелось: “Где бы тут пассакалья, но так, чтобы не прелюдиях, а то кантата уже!” – шёл, пока не наткнулся на кучу Хворостовского с Глинкой, посыпанную Мусоргским.
Присел, снял шТанеева. Раздался Бах, затем Шуман и потекло Гуно... сморщился: “фу-у-уга...” Спустя пару минут он сорвал Листа и Скрябнул им по Шопену. Собирался уже Сальери оттуда, но – Брамс! – тут откуда ни возьмись – полицейский. “Вот Гайдн!!” – выругался Коржиков. За это он попал в тюремную Крамеру, где наполучал Люллей. Неожиданно просвистел шальной Пуленк со звуком “Кюи!” – и Коржикову пришёл Хандошкин.
Память о нём навсегда Софроницкий в наших сердцах...