Гений   сердца,   свойственный   тому   великому  Таинственному, тому богу-искусителю и прирожденному  крысолову  совестей,  чей  голос  способен проникать в  самую преисподнюю каждой  души, кто  не скажет слова, не бросит взгляда без скрытого  намерения соблазнить, кто  обладает мастерским умением казаться  -  и  не  тем,  что  он  есть,  а  тем,  что  может  побудить  его последователей все  более и более приближаться к нему, проникаться все более и более глубоким и сильным влечением следовать за ним; гений сердца, который заставляет все громкое  и самодовольное  молчать и  прислушиваться,  который полирует  шероховатые  души,  давая  им  отведать  нового  желанья,  -  быть неподвижными,  как  зеркало,  чтобы в них отражалось  глубокое  небо;  гений сердца, который научает неловкую и слишком торопкую  руку  брать медленнее и нежнее;  который  угадывает  скрытое и забытое сокровище,  каплю благости  и сладостной гениальности под темным толстым льдом и является волшебным жезлом для  каждой крупицы золота, издавна погребенной в своей темнице  под  илом и песком; гений сердца, после соприкосновения с которым каждый уходит  от него богаче,  но   не  осыпанный   милостями  и  пораженный  неожиданностью,  не осчастливленный  и подавленный чужими  благами, а богаче самим собою, новее для самого  себя, чем прежде, раскрывшийся, обвеянный теплым ветром, который подслушал все его тайны, менее уверенный, быть может, более нежный, хрупкий, надломленный, но  полный надежд, которым  еще нет  названья, полный  новых желаний и стремлений  с их  приливами и  отливами...
... Если бы  это  было дозволено, то я стал  бы  даже, по обычаю людей, называть  его великолепными именами  и приписывать ему всякие  добродетели, я стал  бы  превозносить его мужество в  исследованиях и открытиях,  его смелую честность,  правдивость и любовь  к мудрости. Но  вся эта достопочтенная  ветошь и  пышность вовсе  не нужна такому богу. "Оставь это для себя, для тебе подобных и  для  тех, кому еще это нужно! - сказал бы он. - У меня же нет никакого основания прикрывать мою наготу!" - Понятно: может быть, у такого божества и философа  нет стыда? - Раз он сказал вот что: "порою мне нравятся люди, - и при этом он подмигнул на  Ариадну, которая  была тут же, - человек,  на мои  взгляд,  симпатичное,  храброе,  изобретательное животное, которому нет подобного  на земле; ему не страшны никакие лабиринты.  Я люблю его и часто думаю о том, как бы мне  еще улучшить его и сделать сильнее,  злее и глубже". - "Сильнее, злее и глубже?" - спросил я с ужасом. "Да, -  сказал он еще раз, - сильнее, злее и глубже; а также прекраснее"  -  и  тут бог-искуситель  улыбнулся своей халкионической улыбкой, точно  он изрек  что-то очаровательно  учтивое. Вы  видите, у этого божества отсутствует не только стыд; многое заставляет вообще  предполагать,что боги  в  целом могли  бы поучиться кое-чему у  нас,  людей. Мы, люди, - человечнее...